Скамейка у подъезда существовала с незапамятных времен. Массивная, на двух львиных лапах из чугуна, она стояла здесь ровно столько, сколько помнили себя Валюшка и Любашка.

Сидя на этих скамейках, мамы их более полувека назад раскачивали коляски будущих неразлучных подруг. Мимо этой скамейки девчушек водили в детский сад. Потом мимо нее они бегали в школу.

Именно на этой скамейке подружки впервые целовались с мальчишками одноклассниками, потом обсуждали секреты семейной жизни, раскачивая своих первенцев, а полжизни позднее и внуков.

А сколько битв они выдержали с местными булдыганами пытавшимися тиснуть скамейку и сдать в металлолом. Новые времена – новые правила. Теперь, с наступлением капитализма, скамейка выполняла роль летнего офиса.

Жизнь бежит быстро. Гораздо быстрее чем мы ожидаем от нее делая первые шаги. Закадычные подружки Валюшка с Любашкой, сидя на раритетной скамеечке, переплевываются, ничего не значащими для посторонних фразами, в перемежку с семечной шелухой:

- Марковна, слышь, ты чего себе задницу такую наела? Сидишь на лафке, словно карикатура из журнала «Крокодил».

- Вот сто лет тебя знаю и все сто лет ты ко мне с какими-то подкавырками лезешь. Да не наела - об лавку натоптала. Сколь уж лет на лавке этой время проводим? На свое пузо посмотри, задницей ты меня утерла. Да и задница у тебя более моей. Прямо скажем –еще та оппа!

- Ну чё ты обижаешься. Я ж без зла. Так по дружески. Организм он только до двадцати пяти лет растет, а задница и пузо просто не в курсе.

- Валюшка, ты, скотиняка, шелуху то стряхивай а то сидишь, как овца бородатая, смешнее не бывает.

- Насчет смешнее не бывает, есть тут персонажи и посмешнее нас. Вон мужчина в возрасте мимо прогуливается регулярно с чубчиком. Тельняшечка флотская в вороте рубашечки мелькает, не иначе боцманюга какой бывший, грудь в ракушках, оппа в якорях - океанских кровей.

Ага, чубчик-то! Старорежимный! Словно пятиклашка времен Никиты Хрущева, кукурузы - «королевы полей» и первого полета человека в космос.

Девчонки они всю жизнь девчонками остаются - хоть в пятнадцать, хоть в пятьдесят пять. Просто снаружи морщинками покрываются, а внутри все те же смешливые, вздорные, крикливые, милые девчонки.

Внутри любой, даже самой древней столетней старухи, до самой смерти сидит смешливая девчонка с бантиками в косичках, помнящая мальчика с которым впервые поцеловалась. Просто в одних старушках девчонки глубоко сидят, а в иных и вовсе не прячутся - так снаружи старушек и пребывают.

- Мужчина! Ау! Подьте к нам на минутку.

Проходивший мимо лавки мужчина обернулся удивленно на окрик, огляделся вокруг себя, засомневавшись, его ли окликнули. Понял, что в данный момент на всю округу только он и может претендовать на звание мужчины, направился к скамейке:

- Что девчонки, скучно вам и одиноко? Поразвлечь вас? Аль за делом каким кличете? Так я зараз.

Валюшка, сплюнув с губы семечную шелуху, разгладила на коленях подол ситцевого платья и, слегка зардевшись, словно девка на выданье, произнесла:

- Мы тут вот с подругой все смотрим на вас, как вы туда-сюда мотаетесь и вопрос у нас возник про чубчик ваш. Не ко времени вроде причёсочка такая. Лет уж сорок, как не в моде. Да и вы вроде мужчина солидный, а стрижечка у вас того, как у школьника малого. Вы уж не обижайтесь, на нас дурёх, но любопытство прямо распирает. Може жена ваша от чубчика такого дюже возбуждается?

Хихикнула в тон Валюшке и Любашка;

- И носить его вам всю жисть. Пока, значит, по мужской части вовсе не зачахнете, когда уже и чубчик не в подмогу будет. В смысле, когда «карасин кончится»! Грудь-то у вас эвон какая, от самого подбородка до самого… через пояс виснет, хе-хе!

Мужчина широко заулыбался в ответ.

- Э, девоньки! У моряка все, что ниже подбородка и выше колена – все одна морская грудь. Ну висит чуток через пояс, так то не беда, не зря говорят - грудь колесом! Вот она и колесом. У мужчины грудь ниже пояса, это по-мужски, а вот у женщины грудь ниже пояса – это полный конфуз! Уж вы меня звиняйте, за метафору, так сказать! Ну, у вас, я вижу, грудь на месте, да и филейные части тоже ничего так, симпатичные. ! Хе-хе!

- Да уж понятное дело, зря что ли Петр Алексеевич, царь-батюшка, который Первый, со всей России наикращих девок собирал и в Воронеж отправлял? В колыбель российского флота. Морячков утешать в трудах флотских. Мы тут, вроде как, тоже все морячки, флот то Российский в Воронеже рожден, всем известно. Так що - все пропьем, но флот не опозорим.

- По акценту, я бачу, вы никак с Украины родом будете?

- Та ни! Вже не будем! Местные мы. Мама вместо детского сада к соседке хохлушке с кастрюлей каши таскала. Вот я у них сызмальства и навострилась гуторить непонятно на каком языке. Я-то ладно, а то вместе со мною девочку татарочку к бабуне водили, Надиюшку, так та через две недели по хохляцки чесала как хохлушка урожденная, я грит, мамане своей мусульманкой, нэнька, сало хОчу с цибулей. Ну ладно, что же у вас за чубчик, скажите, будьте ласка.

Мужчина устроился на скамейке поудбнее:

- Служил я, девчонки, в конце семидесятых, на подводной лодке. Командир у нас носил такую вот стрижечку – маленький чубчик на бритой голове. Не командир лодки, понятное дело, этот рангом пожиже – старлей, командир БЧ. Старший лейтенант, стало быть, чтобы вам понятно было.

Зануда великий и засранец не меньший, но для нас, первогодков, царь и бог. В жизни я таких зануд более не встречал. Драл он нас по службе, как котов помойных. До всего ему было дело, дюже ему хотелось в адмиралы выбиться, в каждую дырку затычка – понос, а не командир.

Мы его меж собой, иначе, как клоуном и не называли. Маленький, вертлявый, с пузиком, да еще чубчик этот. Белым платочком чистоту проверял. Не приведи Господь, если какую пылинку в отсеке на механизмах найдет, а то другой какой непорядок. Виновнику сразу швах – просто иди и вешайся. Поедом съест.

Так нас выдрессировал, что отсек блестел, словно у кота яйца. Вы уж простите, я по-простому, по-флотски. Я уже через месяц старлея жутко ненавидел всеми фибрами своей души. Да и не я один, всех он нас задрал по полной программе.

Мужчина вынул из кармана помятую пачку Беломорканала и дунув в бумажный мундштук, смял его пальцами накрест, затем чиркнул спичкой

- Беломорину постоянно жевал. Курить на лодке нельзя. Изжует мундштук, достает другую папиросу и ну ее мусолить. Поверите? Смотреть тошно. И я вот с тех пор Беломорканал курю. Привык.

Затянулся глубоко дымом и пустил на выдохе в воздух ровное колечко дыма:

- А чубчик… Жена, конечно, по любому возбуждается. Вот только не знаю от чубчика ли? Так вот этот чубчик и ношу с той поры. Договорились мы с парнями, кто срочную служил на лодке, зарок дали на всю жизнь - носить такую стрижечку. Вполне дурацкая, скажу я вам стрижечка - полубокс называется.

Любашка закатила глаза к небу:

- Вот, люди! И за що ж вы ему такие благодарные? За то, щё он вас по службе как котов помойных драл?

Мужчина затянулся дымом из папиросы, так что огонечек в три затяжки заискрил у самого бумажного мундштука:

- И за это тоже. Пригодилось по жизни. Сразу-то нам, матросикам сопливым, и не понять было, кто есть ху. Я потом в училище подплава поступил в Ленинграде, ну, подводного плавания - по стопам командира. Всю жизнь на подводном флоте - до капитана второго ранга. Помните, девчонки, фильм в детстве такой был, «Счастливого плавания» назывался, и песенка в нем - марш юных нахимовцев?

Мужчина левой рукой взъерошил чубчик и раскинув вширь руки громко запел густым приятным баритоном:



Солнышко светит ясное,
Здравствуй, страна прекрасная!
Юные нахимовцы тебе шлют привет!
В мире нет другой, Родины такой!
Путь нам озаряет, точно утренний свет,

Знамя твоих побед!
Простор голубой,
Земля за кормой,
Гордо реет на мачте
Флаг Отчизны родной!



Резко прервавшись, уронил руки вниз на колени, улыбнулся и произнес негромко:

- Да. Чудесное было время. Нет уже той страны прекрасной. И никогда уже не будет. Ушло всё куда-то. Скамейка вот одна и осталась. А жаль.

Морячок, влажно блеснув глазами, вздохнул и, сунул было, в рот догоревшую папиросу, но глянув на нее, бросил под ноги.

- Чубчик это в память о командире. В подробностях описать не могу – военная тайна. Да и ни к чему вам это. Погиб наш командир. Погиб зануда и клоун. Нас пацанов сопливых спасал. Кабы не он, всех нас уже давненько на свете бы не было. Так что чубчики все носим, как договорились - и помирать с чубчиками будем.

Папиросный чинарик противно хрупнул, растираемый каблуком.

- Вот такая, девчонки, грустная история, с моим клоунским чубчиком. Ну ладно, пойду, а то невестка чих-пых устроит. Внука пора из неволи вызволять. Грустно будет, зовите. Повеселю.

Мужчина поднялся и помахивая пакетом направился в сторону видневшегося за сквером детского садика.

Валюшка задумалась, глядя вслед раскачивающейся спине бывшего моряка, потом вздохнула тяжко, словно мешок с плеч свалила:

- Да уж, повеселил! Дуры мы набитые с тобой, Любашка? Слышь, люди-то как живут?! Подвиги совершают! Такие подвиги, что другие в память по ним чубчики клоунские всю жизнь носят. А мы тут, с тобой задницы об лавку растаптываем. Эх, житуха! А? Полетела б я куда, да натворила бы.

Любашка, забыв о шелухе на губах, глядя куда-то вглубь себя, ногтем большого пальца смахнула нечаянную слезинку с ресниц и тоже вздохнула:

- Канешна дуры. Да, ничё! Наше дело бабье. Кабы все бабы на свете умные были, на ком бы мужики женились? Кто бы им детей рожал? Бизьнисвумин? Мы, эвон, с тобой детишек нарожали, да вырастили. Вот они и полетят, да дел наворочают. И за нас с тобой. Да! Не напрасно все! Может и по нашим кто чубчик носить будет… Ой! Да, что же я за дура такая? Не приведи Господь! Тьфу-тьфу-тьфу!!!

А пожилой морячок, дымя свежей папироской, под шум зеленой листвы, вразвалочку докатил уже до детского сада. Навстречу ему из калитки в зеленом заборе выскочил пухлый, коренастый бутуз лет пяти и, заливаясь радостным смехом. с разбега прыгнул в объятия отставного аса подводных атак.

Летний ветерок легкими порывами весело ерошил на стриженых головах деда и внука вполне дурацкие чубчики…